Качибейская опера - Страница 5

— Решительно не понимаю вас, Соломон. Вам же не дорог этот кот.

По лицу Соломона нельзя было понять, нравилась ли ему вся эта комедия. Лицо Соломона было непроницаемым и серьезным. Он только слегка наклонил голову вперед, чтобы взглянуть на Фалехова поверх очков.

— А что Туманский? Не хотел продать вам кота?

Фалехов поджал губы, отчего стал похож на популярную открытку, где он же был изображен в роли босяка.

Соломон смотрел на Фалехова особенным своим взглядом, понимающим. Этот взгляд Соломон выработал за пятьдесят лет работы настройщиком. Так он смотрел на юных качибейских пройдох, которые грубыми, варварскими методами выводили из строя скрипки и иные инструменты, после чего рассказывали родителям небылицы о бестолковом настройщике, — только бы выиграть себе свободный от музыкальной каторги день. Фалехов не знал этого взгляда. Фалехов вырос в другом городе, там он ломал свою скрипку и портил нервы воспитателям. Он пожал плечами и демонстративно отвернулся к бульвару, делая вид, что любуется девушками.

Соломон как раз дорисовывал на салфетке черную птичку вроде грача, когда Фалехов увидел наконец в конце бульвара что-то радостное. По всему выходило, что обрадовал Фалехова тот самый бандит, который ограбил квартиру Соломона. Бандит с постной физиономией приближался теперь к террасе по бульвару. Пиджак его бугрился и шуршал. Все это Фалехов разглядел в секунду, вздохнул с облегчением и вновь обернулся к собеседнику.

— Знаете, Соломон, пожалуй, хватит этих танцев. — Тон Фалехова изменился, стал деловым, жестким. В сочетании с его высоким артистическим голосом это производило впечатление. — Вот как мы теперь поступим: вы пойдете со мной. Чтобы обошлось без споров и сюрпризов, предупреждаю — в правой моей руке, под плащом, шестизарядный револьвер системы Смита-Вессона, и дуло этого револьвера смотрит прямо на вас.

Соломона, кажется, не впечатлила история с револьвером, но он послушно поднялся. Лицо его имело совершенно беззаботное выражение.

Едва Соломон и Фалехов покинули террасу, к их столику подошел юный официант, чтобы собрать посуду. Официант заметил салфетку, уголок которой Соломон предусмотрительно придавил солонкой, а на салфетке — силуэт грача. Оставив посуду тут же на столике, не сняв даже фартука, мальчик короткой дорогой помчался в «Фанкони», где человек по имени Сема Грач обыкновенно обедал в это время дня.

* * *

Соломон не спрашивал, куда идти. Он неторопливо шел к опере. За ним следовал Фалехов, через правую руку которого все еще был перекинут плащ. Фалехову без плаща было зябко, оттого он хмурился и хотел идти быстрее, но подгонять Соломона не решался, опасаясь публичного скандала и срыва так удачно сложившихся обстоятельств.

На почтительном расстоянии держался громила с котом за пазухой. Процессию замыкал встревоженный Данька.

Несмотря на прохладную, ветреную погоду, бульвар был полон жизни. Пожилые дамы совершали моцион, спешили по делам курьеры, праздно шатались разнообразные иностранцы — марокканцы, сенегальские негры, греки, итальянские и французские моряки; оборванцы искали наживу. На углу стоял мальчик с газетами. «Обкраденная почта! Свободные мысли! Коммунары идут!» — кричал он. Мальчик попытался всучить газету Фалехову, но был отпихнут раздраженным артистом.

Уже у самого здания оперы, под каштанами рядом с тумбой Морриса, печальной и ободранной, вектор событий изменился самым неожиданным образом.

Внимание Фалехова отвлекла прелестная поклонница его таланта. Это была девица по имени Соня, юный цветок, выращенный на Слободе под крылышком у знаменитой Маньки, о чем Фалехов, разумеется, знать не мог. Соня, вся в белом и в черный горох, в перчатках и с зонтиком, волнительной походкой подошла к Фалехову и улыбнулась ему так, словно они были здесь только вдвоем, а «здесь» — это не меньше, чем Рио-де-Жанейро. Соня особым своим взглядом посмотрела на Фалехова и робко протянула ему открытку для автографа.

Надо ли говорить, что Фалехов был совершенно очарован.

Он приостановился только на мгновение, и эта остановка стоила ему жизни. Неприметный юноша, с глазами такими же мертвыми, как у Семы Грача, тенью промелькнул за спиной Фалехова и растворился в толпе, оставив на память куплетисту подарок в виде финского ножика между ребрами. Так же мгновенно исчезла, и Соня. Только открытка с улыбающимся Фалеховым образца десятилетней давности осталась на мостовой. Рядом опустился и сам куплетист.

* * *

Не оборачиваясь на начавшийся за его спиной переполох, Соломон продолжил путь. Каждое движение давалось ему теперь с трудом. Ноги налились чугуном, череп был сдавлен пульсирующим обручем, мостовая норовила перевернуться, раскачивалась и тянулась к Соломону.

Внешне этого никак нельзя было заметить. Выглядело все так, будто Соломон просто шел вперед.

Но это был не весь Соломон. Большая часть его осталась лежать на мостовой, рядом с Фалеховым. Мысль о том, что этого человека одним только словом, рисунком на салфетке, убил он, мысль эта огромная и колючая заполнила теперь всего Соломона и закрывала собой мир. Но он не жалел и не сомневался.

На ходу выбрасывая кота, обогнал Соломона громила — и моментально растворился в толпе, навсегда исчез из Качибея и из нашей истории. Пробежал мимо Данька, пронеслись еще какие-то люди. За спиной свистели в свисток и гудели автомобильным клаксоном. Падали в обморок и возмущенно ахали. Рыдали и истерически хохотали.

А Соломон просто шел.