Качибейская опера - Страница 1

К оглавлению

1

Пройти следует мимо сиротского дома, мимо ателье старого Шойла, но не слишком далеко. Еще не видна знаменитая краснокирпичная громадина, где издавна, насколько хватает короткой памяти горожан, помещалось ремесленное училище; еще не слышен грохот трамвая, а уже пора убавить шаг и повернуть направо. Неприметная арка ведет в самый обыкновенный двор, каких в городе несчетно. Тут не нужно спешить, как не спешил никогда Соломон.

Ни за что с первого взгляда не разглядеть вам вывеску, некогда голубую с белыми буквами, теперь же — неопределеннейших цветов, вывеску, из которой грамотному человеку становится ясно, какой замечательный и необходимый в культурном обществе специалист был наш Соломон. Вывеска эта помещается на двери, и ее невозможно прочесть, не спустившись прежде по пятнадцати кирпичным ступенькам. Прописными буквами и теперь написано на ней все то же: НАСТРОЙЩИК. И ниже буквами помельче: подержанный инструмент.

Внутри сейчас мало что сохранилось. На стене слева от двери — старая афиша театра «Прожектор», на которой карикатурно изображены собаки, играющие в карты. Справа — рукомойник и узкая скамейка. Над дверью — медный колокольчик. Два колченогих, заросших паутиной табурета в центре комнаты.

Но что тут было прежде! Всю левую стену загораживало черное пианино. На нем имелась табличка, вравшая, будто инструмент этот был создан лично бельгийцем Лихтенталем. Дальше — открытый шкап со скрипками и валторнами, специальная тумба с инструментами, ключами и камертонами. Справа — рабочий стол, он же верстак, с разнообразными тисками, держателями, измерительными приборами, колбами, ящичками и другими приспособлениями, которые скорее уместны в мастерской алхимика.

За этим самым столом сидел Соломон вечером восьмого апреля, вечером, о котором теперь пойдет речь.

Похоронили Туманского. Город был сер, мрачен, словно весь прощался с Мойшей. На Соломоне и вовсе лица не было.

После похорон Соломон успел еще зайти на квартиру Туманского и забрать у хозяйки кота. Теперь кот скрипел суставами этажом выше, у Муси Лазаревны. Кот был временно оставлен там Соломоном, чтобы своим скрипом и кряхтением не мешал думать.

Соломон держал в руках газету, но текста не видел.

Похоронили Туманского, а вместе с ним все привычное мироустройство, сам порядок лег в землю.

И половина жизни Соломона. И половина его сердца.

Меланхолические размышления Соломона текли без всякого русла и системы, он вспоминал недавние события и далекие, живых людей и давно ушедших. Всё, всё было в прошлом. Сейчас только, со смертью Туманского, Соломон осознал окончательно, что будущего нет. И мысль эта грызла его изнутри.

От этого грызения Соломона отвлек визитер.

Никто не знал, откуда явился этот человек. После, конечно, придумали, что пришел он от Старого Базара, картинно прихрамывая и правой рукой то и дело опираясь о шершавый кирпич стен. Человек вошел в каморку и в жизнь Соломона внезапно и даже с грохотом. Весь он был мят, пылен и подозрителен. Правда, наблюдательному Соломону не удалось изучить посетителя как следует. И вот почему: едва распахнулась дверь и коротко звякнул колокольчик, как человек рухнул на пол, гулко и неуклюже. Так это выглядело, точно он держался только одной мыслью — добраться до спасительного подвала настройщика, чтобы найти здесь покой.

Соломон отложил газету в сторону и поверх очков поглядел на вошедшего — теперь уже лежащего.

— Однако! — сказал Соломон.

Это было такое время — вам, сегодняшним хозяевам жизни, новой жизни, не понять, какое это было время. Люди тогда не умели удивляться. Вечер они проводили за сбором чемодана — на случай. А каждому спокойному утру радовались детской радостью. Подозрительные типы — в военной ли форме, в штатском ли платье — толпами заполоняли Качибей, провозглашали лозунги и новую власть, занимали стратегически важные здания и объедали огороды. Потом власть менялась, исчезали штатские, появлялись бандиты, казаки или коммунары. Такое положение дел приучило качибейцев ежедневно сверяться с газетой — какая теперь власть? Чтобы не попасть в неудобное положение, ежели вдруг что.

Соломон перевернул пришельца и увидел его лицо — самой бандитской формы. Грязные волосы неопрятно спадали из-под картуза на крупный лоб и небритые скулы. Платье соответствовало. Под бурым пиджачишкой виднелась нестираная рубаха с национальной вышивкой. Кисти рук скрыты перчатками. Соломон приподнял левую руку гостя, задрал рукав и охнул, разглядев тусклый блеск и нащупав металл вместо обыкновенного человеческого запястья.

Визитер, как будто не приходя в сознание, трагически застонал.

Тут надо объясниться: Соломон никогда не был трусом. Но он был человеком рассудительным. Приди к Соломону еще за пять лет, за три года до того подобный тип с металлическим запястьем, упади он хоть в десять обмороков — Соломон не изменился бы в лице. Но в те дни, когда произошла эта история, с металлическими частями тела уже не разгуливали вот так запросто.

И Соломон оставил пришельца лежать на полу, а сам отправился к Мусе Лазаревне за советом и аптечкой.

Муся Лазаревна была мудрая женщина.

— Это провокатор, Соломон, — сказала она.

— Пусть так, Муся, — отвечал Соломон. — Но прежде он человек.

Соломон взял аптечку, а саму Мусю Лазаревну решительно усадил на табурет и велел дожидаться его, Соломона, возвращения.

— Муся, ты знаешь, что делать, если вдруг, — напомнил он.

Когда Соломон с аптечкой вернулся в мастерскую, посетителя там уже не было. Сказать, что Соломон не удивился, — ничего не сказать. Соломон не удивился совсем. Будь у него самого металлическое запястье, он тоже не стал бы разлеживаться в чужих каморках. Только один человек на весь Качибей не прятал свою механическую руку. То был куплетист, скрипач и мим Фалехов, любимый артист всего города, который от каждой новой власти получал официальную разрешительную печать для правой руки. Да и Фалехова едва не забрали при очередном нашествии коммунаров, когда сплошной сеткой сгребли последних имперских недобитков — так звали мехов веселые русские морячки. Увезли стариков и совсем еще детей, увезли маленького Пицульского. Соломон знал этого мальчика, у него были слабые ноги, так отец за месяц до революции неосмотрительно купил ему новые. И где теперь ходит Фроя Пицульский на своих металлических ногах?

1